И здесь, уважаемый читатель, не дойдя ещё до описания колки Уникорна, я должен описать красоту обнаженной мадам Френкель.
Ну, скажем, пятки. Розовые пятки, круглые и тугие, как апельсины, плавно переходящие в икры, тоже тугие, хотя и не такие розовые, но набитые икрой, как рыбьи самки. И колени были розовые, как апельсины, и апельсиновость колен вызывала жажду и любовь к цитрусовым, которые прежде я не очень-то привечал.
Ну а дальше, по направлению к верху, возвышался так называемый черный треугольник, который отрицал возможность сравнению с апельсином, но не уничтожал возникшей внезапно любви к цитрусовым.
Этот убийственный треугольник нуждался бы в более тщательном сравнении по форме, и по содержанию, но я, пораженный редчайшими углами, шептал про себя:
-- Тебуроза... тубероза...
Над этой зверобойной туберозой покоился живот, полный вариаций округлого, элегантно подчеркнутый выстрелом пупка. Он манил, звал, притягивал и, в конце концов, ждал.
То же, что находилось над животом, я бы даже как-то постеснялся назвать грудями.
Я бы назвал это взрывами смысла, ретортами безумия.
Они разбегались в разные стороны, как галактики, в то же время собирая в единое целое тебя как личность.
Между этими галактиками торчал, как в темане, кривой рог Уникорна.